Харьковский художественный театр: как соратники Станиславского осели в Харькове
В истории Московского художественного театра есть страницы, связанные с Харьковом и его ближними пригородами. Здесь были придуманы сценарные планы первых спектаклей. Было время, когда значительная часть МХТ оказывалась в наших краях надолго. Но обо всём по порядку.
Шерстомойка,
дача, вокзал
Московский купец Сергей Алексеев купил себе шерстомойку в тогдашнем ближнем пригороде Харькова — на Григоровке. Теперь это предприятие находится в Новобаварском районе областного центра и именуется ООО «Харків-вовна». В 1878 году фабрикант решил показать своё новоприобретение сыновьям Владимиру и Константину. Так впервые наш край оказался связан с будущим создателем знаменитого театра.
15-летний гимназист Костя Алексеев писал в своём дневнике: «Харьков мне очень понравился… Он не лишен тех развлечений, которые можно найти в Москве… Там есть два театра, музыкальное общество, дворянское собрание, французский цирк… Кроме того, там есть две классических гимназии, одна реальная, большущий университет…»
В следующий раз предприниматель Константин Алексеев, к тому времени известный как актёр Станиславский, приедет в Григоровку уже вместе с семьёй. И здесь ему будет не до театра. Затем семья станет бывать здесь регулярно. То в Григоровке, то в имении Андреевка Волчанского уезда, купленном его братом у графов Гендриковых.
В 1898 году на Слобожанщине Станиславский прорабатывал сценарные планы первых спектаклей Художественного театра и прежде всего — чеховской «Чайки». «Я поехал в Харьковскую губернию писать мизансцены… Это было нелегкое задание, ибо, к моему стыду, я не понимал пьесу… И лишь во время работы, незаметно для себя, я вжился и подсознательно полюбил ее. Такова возможность чеховских пьес…» — писал Станиславский позднее. А пьесу А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович», которой и открылся театр, он продумывал, сидя в зале первого класса на харьковском вокзале в ожидании поезда.
Станиславский бывал в Харькове и его окрестностях регулярно. Здесь он совмещал обязанности фабриканта и режиссёра, продумывал каждую деталь будущих спектаклей.
Застрявшие в Харькове
Фабрику Алексеевых национализировали большевики. Для театра тоже настали тяжёлые времена. В начале лета 1919 года Станиславский отправляет часть театральной труппы во главе с Василием Качаловым и Ольгой Книппер-Чеховой в Харьков. Об этих приключениях актёров оставил воспоминания сын Качалова — Вадим Шверубович.
Казалось бы, чуть более семисот миль по железной дороге, но в условиях гражданской войны — это ночь, день и ночь. Жили актёры в гостинице «Россия» на Екатеринославской улице. «Гостиница была в недавнем прошлом хорошая. Номера с ванными, видимо, были дорогие, рассчитанные на богатых и требовательных постояльцев. Был и ресторан с роскошно оборудованной кухней, были гостиные, буфеты, бильярдные, парикмахерские, «институт красоты», прачечные, портновские мастерские. Но все это в прошлом. Сейчас было что-то ужасное. Рваная, ломаная мебель, обои в клочьях, вонь по коридорам и мухи, мухи, мухи… От мух все было черно и звенело так, что приходилось повышать голос.
Нас поселили в сравнительно чистых номерах и дали последние уцелевшие смены белья, предупредив, что, если оно запачкается, придется стирать самим, а на время стирки спать без белья», — вспоминал Вадим Васильевич.
Первое, что порадовало труппу в Харькове, — возможность отъесться после московской голодухи. «На другое же утро после приезда побежали на рынок, и — о счастье! — все оказалось так, как рассказывали: милые, ласковые тараторки-торговки продавали масло, сметану, творог («сир»), редиску, мед, «яички», белый хлеб, сало. Денег было много, началось обжорство. По два раза завтракали, закусывали, подолгу ужинали. Наплевать, что обедали в столовке с грязными клеенками, с оставлением паспорта в залог при получении ложки и вилки. Это не имело значения — дома все будет аппетитно и изящно сервировано на белоснежной кружевной салфетке, нарезано, намазано и украшено…
За два дня, ко дню открытия «сезона», мы все потолстели, порозовели, у нас стали расти ногти и перестали выпадать волосы. Мы поняли, что, в сущности, всю зиму голодали. Понадобилось всего несколько дней, чтобы мы вошли в норму и успокоились. Еда перестала быть в центре внимания и заняла подобающее ей в жизни человека место. Главным стало дело — спектакли», — вспоминал он.
А дальше харьковцы смогли оценить «Вишнёвый сад» Чехова. Администратор Иван Гремиславский по всему городу искал «многоуважаемый шкаф» и нашёл этот мебельный раритет екатерининских времён в квартире одного харьковского зубного врача, выпросил его на период гастролей, пообещав хозяину контрамарки на все спектакли. После премьеры супруга этого дантиста на весь зал громогласно оповещала родных, знакомых и незнакомых о своем участии в успехе заезжих гастролёров.
В одном доме, довольно типичном для цвета харьковской интеллигенции того времени, говорили: «Мадам Книппер играет, конечно, очень хорошо, но настоящего шику ей не хватает, нет в ней дамы из хорошего общества, манеры нет, она не шикарная. Вот если бы в этой роли увидеть…» И сам Качалов не вызвал зрительских восторгов. «С Василием Ивановичем в роли Епиходова произошла трагедия. Его никто — ни товарищи, ни режиссура, ни публика — не принял никак. Партнеры привыкли к тому, что почти вся роль шла под смех. С первого выхода Москвин ронял стулья, спотыкался, ронял букет и т. д. Публика была так готова к юмористическому восприятию его, что одно его имя уже вызывало смех. Как ни романтизировал Василий Иванович своего Епиходова, как ни превращал его в «Рыцаря-Несчастье», смех был и ему необходим. Смеха требовала сама речь, словарь и грамматика Епиходова, а смеха не было», — вспоминал сын артиста. Вот такого зрителя, избалованного местным театром Николая Синельникова, застали здесь знаменитые актёры.
Качалов и его коллеги ожидали, что гастроли продлятся недолго, но контрамарки для дантиста пришлось выписывать целых полгода. В Харьков вошли части Добровольческой армии, и путь в Москву был отрезан.
Вадим Шверубович вспоминал: «Началось с того, что харьковское актёрство, которое возглавлял отдыхавший под Харьковом на своём хуторе, оставленном ему советской властью, В. А. Блюменталь-Тамарин, решило устроить большой праздник в честь прихода Добровольческой армии. Затеяны были грандиозный концерт в цирке и ряд вечеров в других театральных помещениях… Блюменталь-Тамарин верхом на белом цирковом коне с огромным трёхцветным флагом на пике, с большой церковной кружкой у седла разъезжал по городу, собирая пожертвования на подарки «освободителям родины. Другие свидетели сообщают, что Блюменталь-Тамарин ехал не на коне, а на слоне.
И действительно, в городе произошло чудо. «Это был совершенно другой город. Прежде всего и заметнее всего изменился облик людей. Еще накануне если не большинство, то, во всяком случае, очень многие старались казаться беднее, чем они были, старались быть незаметнее, не выделяться на фоне в целом серо и грязно одетой толпы. Теперь многие старались одеться во все лучшее, чтобы выделиться из толпы, почувствовать себя членом «избранного общества». Сразу появились откуда-то шелка, драгоценности, шляпы с перьями у женщин, галстуки, гетры, крахмальное белье у мужчин. Второе превращение — это была метаморфоза торговли. Пыльные, серые, пустые витрины, в которых были выставлены какие-то ошметки товаров — банки с гуталином, флаконы с «жидким сахаром», пакеты с морковным чаем, серые туальденоровые рубашки «смерть прачкам», — все это за одно летнее утро стало другим — засияли чисто вымытые стекла, а за ними появились давно не виданные «настоящие» товары: колониальные и бакалейные продукты, ткани, обувь, часы, посуда… И всем этим охотно, любезно, предупредительно торговали», — вспоминал В. Шверубович.
А вот то, о чем он не вспоминал в советское время, но о чем сохранили память подшивки харьковских газет. 6 июля 1919 г. в саду Коммерческого клуба в Харькове состоялся грандиозный концерт, организованный отделом пропаганды Добровольческой армии. В концерте приняли участие звезды всероссийского масштаба В. Качалов, И. Берсенев, В. Блюменталь-Тамарин, В. Петипа, И. Слатин, М. Тарханов,
П. Павлов и многие другие. В анонсах значилось: «Чистый сбор поступит на цели отдела пропаганды Добровольческой армии».
За полгода харьковцы уже стали считать Качалова, Книппер-Чехову и других мхатовцев своими. Но в декабре 1919 года, накануне возвращения красных, труппа ушла на юг вместе с отступавшими белыми частями. Воспоминаний об этом В. Шверубович не оставил: еще раньше добровольцем отправился в белую кавалерию.
Десять дней, которые потрясли Харьков
К 1925 году все труппы театра — и остававшиеся в Москве, и эвакуированные — воссоединились. Как и шерстомойка Алексеева, МХТ был национализирован. На десять дней Станиславский привозит своих актёров в Харьков. 7 июня 1925 года гастроли МХАТ открылись спектаклем «Смерть Пазухина». Во время гастролей Станиславский выступает как актер — в роли романтического Сатина в «На дне», гротескового Крутицкого в «На всякого мудреца довольно простоты», Шуйского в «Царе Федоре Иоанновиче».
О том, как проходили гастроли, можно прочитать в газетах тех лет. «Харьковский пролетарий» так оценивал первый спектакль: «У художников не играют, а живут на сцене, давая полное перевоплощение актера в создаваемый им образ. Ансамбль — бесподобный: Москвин, Леонидов, Лужский, Грибунин, Тарханов, Книппер-Чехова, Шевченко. И все же особняком стоит Москвин. Его Прокофий Пазухин сделан с неподражаемым проникновением в «естество» хищного и алчного представителя только что оперившегося «третьего сословия». Слова о грядущем победном шествии «потомственного почетного гражданина» звучали отталкивающе-жуткой угрозой. Его Прокофий Пазухин — убедителен, жизненен и страшен. Гениальное создание артиста огромного масштаба.
Московский художественный театр даст в Харькове еще 5 гастролей по общедоступным ценам (от 50 коп. до 3 р. 75 к.}, 12 июня пойдет «На дне», 13 — «У жизни в лапах», 14′ — «На всякого мудреца довольно простоты», 15 —«Царь Федор Иоаннович» и 16-го июня — «Смерть Пазухина».
Своих любимцев Качалова и Книппер-Чехову харьковские зрители увидели в пьесе Кнута Гамсуна «У жизни в лапах». Сама пьеса не понравилась критику из «Харьковского пролетария» М. Романовскому. «Что же касается мучений женщины, не желающей стареть, то, право, наше внимание занято сейчас иными, в миллион раз более возвышенными трагедиями, — трагедиями социальной борьбы. Наконец, фабула пьесы — мелка до удивления. Вот почему пьеса современному зрителю скучна и не нужна», — пишет он. Однако игрой актёров он восхищён.
Придуманный 27 лет назад в Харькове спектакль «Царь Федор Иоаннович» получил такую оценку критика Н. Д. в той же газете: «По-прежнему каждое, даже самое незначительное действующее лицо облечено в жизненные плоть и кровь; одни более, другие менее, но все образы значительны. Но над ними возвышаются два четких портрета — Иван Шуйский Станиславского и Федор Качалова. Шуйский показан Станиславским в стальном закале внутренней силы. Качалов в царе Федоре дает много интересного. Нет почти внешне физической дряблости, зато крепко вычерчено твердое сознание Федором своей немудреной правды. Кроме того, Качалов мощью своего громадного таланта сумел придать Федору две черты, до него не показываемые другими исполнителями этой роли: трагическую обреченность Федора и прямую наследственность от Грозного. Когда Качалов кричит о плахе и палачах — над сценой действительно витает призрак Иоанна».
Завершились гастроли концертом, где актеры играли сцены из спектаклей и работали чтецами. Зритель остался доволен, а «критики что-то там говорили о том, что театр недостаточно пролетарский».
Подготовил
Дмитрий Губин.